Я даже представил себе, что Янианна поинтересуется, что мы там делали, и я не смогу солгать ей. Естественно, Яне будут интересны результаты, и опять у меня не получится обмануть ее. Я лишь с сожалением разведу руками, тяжело вздохну и скажу — проиграл вчистую. Не выдержав, улыбнулся своим мыслям, с трудом удержавшись от смеха.
Наконец дормон отсмеялся и вытер набежавшую на глаза слезу. Отпив согона, он снова хмыкнул и, как бы в продолжение разговора, предложил пригласить танцовщиц.
Нет, ответил я, я уже насмотрелся на них сегодня, но вот если бы пригласить того музыканта со свирелью или как там она называется. И торопясь, чтобы он правильно меня понял, объяснил, что очень впечатлен его игрой. Это мальчишка действительно играл так, что просто невозможно было понять, как их этой метровой длины полой палки можно извлечь такие звуки. Это была грустная мелодия, но печаль, которую она вызывала, была светлой и чистой, и держал он инструмент интересно, в самом углу губ, оставив часть рта открытым. Никогда еще я не видел и не слышал ничего подобного, ни самого инструмента, ни его звука.
Тотонхорн хлопнул в ладони, полог шатра мгновенно откинулся и в проеме, согнувшись пополам, возник человек. Получив короткий приказ, человек мгновенно исчез, и за шатром послышался топот ног.
— Мою первую жену завали Айшан — негромко начал Тотонхорн — и у нас долго не было детей. Но, пока она была жива, мне совсем не интересовали другие женщины. Она умерла, родив мне первенца, Тотайшана. Тотайшан очень похож на свою мать, если в нем и есть что-то от меня, так это характер. Айшан была очень доброй женщиной, очень. —
Тотонхорн и Айшан. Наверное, имя сына появилось как сложение двух этих имен. Красивый обычай, жаль только, что в моем мире и в мое время так делается только для породистых животных, впрочем, и родословные остались практически только у них.
— Знаешь, сколько у меня теперь жен? — спросил он и сам же ответил — много, очень много. Но даже всех их вместе я люблю меньше, чем когда-то любил одну Айшан. —
Кланяясь, в шатер вошел музыкант, прижимая к груди дудочку.
— Сыграй нам, Кронсул, моему гостю очень нравится твоя музыка — обратился к нему дормон. Парень уселся в отдалении, скрестил ноги и заиграл. Играл он негромко, но такая музыка и не должна быть громкой, она для сердца, не для ушей.
— Я очень люблю Тотайшана — продолжил дормон — Но он совсем не слушает меня. Парня пора уже женить, ему скоро шестнадцать и я предложил ему на выбор несколько невест. Все они из достойных семей, красивые, здоровые, любая из них принесет мне хороших внуков, но Тотайхан уперся, только Алиша или вообще из дома сбегу — в полголоса жаловался мне дормон.
— Ну что он в ней нашел, что в ней такого, чтобы идти против воли отца. Маленькая, такая худая, что ее ветром шатает, а он сбегу. Нет, когда я был молодым, разве я мог бы ослушаться? Что становится с этим миром? — Тотонхорн тяжело вздохнул, наполняя чашу согоном.
— Ученые, занимающиеся прошедшими веками — осторожно начал я — никак не могли прочитать табличку с письменами. Вернее, таких табличек было много и они не могли прочитать ни одну из них, потому что язык, на котором они были написаны, стал уже мертвым, на нем давно никто не говорил. Вероятно, они надеялись обрести какие-нибудь тайные знание, доступные древним, но утерянные впоследствии. Наконец, им это удалось, и каково было их удивление, когда они прочитали ее. В этой табличке, оказавшейся письмом, одни человек жаловался другому на молодежь, которая не живет по заветам отцов. Куда катится это мир и что с ним вскоре произойдет, возмущался он…. Абыс, этим письменам более двух тысяч лет, и действительно, что же стало бы с этим миром, если бы каждое новое поколение было бы хотя бы чуть-чуть хуже предыдущего. Нет, они не хуже, они немного другие. —
— Как же ученые прочитали эти письмена? — поинтересовался дормон после минутного молчания.
— Им повезло, нашлась каменная плита, на которой надписи были на двух языках и один из них был им понятен, а текст оказался одинаковым. —
На следующий день мы приняли участие в большой облавной охоте, которая тоже являлась частью торжественных мероприятий, посвященных нашему прибытию.
Мне и моим людям отвели место на самом краю правого крыла, в отличие от герцога и его свиты, находившимся в самом центре, рядом с дормоном. Нам предстояло загонять всю повстречавшуюся дичь до самой реки Каласа, а затем повернуть налево и гнать ее вдоль берега. Каласа, небольшая речка с несклоняемым названием и ударением на последней букве, имела очень бурное течение и обрывистые берега, так что все животные, прижатые к ней, не смогут преодолеть ее и им придется спасаться от нас, убегая вдоль берега.
Еще нам придали сына дормона, Тотайшана, с десятком верных ему нукеров или как их там называют здесь. Тотайшан, совсем молодой парень, почти мальчишка с едва пробившимся темным пушком на верхней губе, гордо сидел на своем скакуне, всем своим видом показывая, что только строгий наказ отца держит его здесь, в числе загонщиков. У загонщиков самая незавидная роль, их задача гнать зверя туда, где ими будут заниматься настоящие охотники.
Мы ехали по степи, раскинувшись широкой дугой, и наш правый фланг опережал остальных, чтобы не дать возможности уйти загоняемой дичи. День был в самом разгаре, яркое солнце светило с безоблачного неба, и только с близких гор, вершины которых были покрыты снегом, иногда налетал прохладный ветерок.